Спектакль — вольный микс «Заповедника» Довлатова и «Алисы в стране чудес» Кэрролла. Действие начинается с эпизода знакомства довлатовских героев — Бориса (Дмитрий Куличков) и Татьяны (Олеся Ленская) — на ленинградской крыше. Художник Рыба (Андрей Фомин) бросается из окна из-за профессиональной невостребованности, но продолжает падать всю постановку (насколько глубока кроличья нора?). В этом падении, застывшем в отрезке между миром реальным и страной чудес, на ангельских крыльях и без зависают все остальные персонажи «Заповедника», в которых нет-нет да промелькнет характерная черточка из абсурдного мира Кэрролла.

Спектакль — турнирная таблица метафизических олимпийских соревнований, которые проводятся на бескрайних просторах Пушкинских Гор. Здесь много примечательных дисциплин на любой вкус: бег на месте, метание серпа и молота, вольная борьба с самим собой, плавание по волнам памяти. И нет в них равных русским спортсменам. Каждая победа отмечена выворачиванием очередного анекдота из «Заповедника» наизнанку — реальностью наружу. Так, например, эпизод про туриста (Вячеслав Чепурченко), который интересуется «типично псковскими далями», теряет юмористический задор за счет тяжелой интонации и трагического выражения лица актера. Богомолов лишает анекдот динамичной хлесткости финала: когда слова скетча кончаются, сама сцена продолжает длиться, повисает долгая пауза. Турист, которому подтвердили существование Грааля — искомых «далей», сдавленно плачет, заставляя зрителей, неосторожно хохотнувших знакомой шутке, увидеть обратную сторону смешного эпизода — тихую трагедию человека из глубинки. Смеешься, зритель? А люди так живут. И ты, зритель, в том числе. Так что давай смеяться вместе.

Спектакль — нежный репрессивный аппарат: в персонажах сконцентрировано огромное количество горечи и безысходного отчаяния, но они скованы текстом «Заповедника» (и отчасти «Алисы») и не могут говорить лишнего, спектакль держит их в своих границах цепко, как СССР держал своих верноподданных. Реплики либо падают изо рта героев, как кирпичи, либо выплевываются скороговоркой — возможно, после всех слов, которые нужно сказать, есть пространство для того, чтобы высказаться по-человечески. Поэтому все стремятся побыстрее отговорить и заглянуть за предел. Но на самой границе вербальных возможностей, где слова превращаются в серебро, их настигает молчание — золото, безусловная победа, к которой должны стремиться все наши спортсмены. Потому что мы — лучшие и должны всем показать. Рука Мидаса дотягивается до каждого персонажа, происходящее постоянно прерывается золотистым молчанием и стеклянными взглядами, тяжесть металла давит на глаза. С исчезновением юмора на сцене вырисовывается самостоятельный спектакль, который почти по случайному стечению обстоятельств вызывает ассоциации с довлатовскими зарисовками, где печаль еще была хоть сколько-нибудь светла.

Спектакль — сфинкс, к которому зритель решает добровольно заглянуть на огонек и потрепаться о вечном, не слишком думая о последствиях. «Чем ворон похож на конторку?» — звучит рефреном вопрос Шляпника.

- По-моему, это я могу отгадать, — сказала Алиса вслух.

- Ты хочешь сказать, что думаешь, будто знаешь ответ на эту загадку? — спросил Мартовский Заяц.

Чем застойный период брежневского правления так похож на нынешнее путинское? Правильными ответами можно набить два бездонных сундука и еще одну коробку, но будут ли они абсолютно верными? Кэрролл утверждал, что придумал загадку для Шляпника без отгадки, то есть единственно верного ответа не существует в принципе. Только молчание, в котором есть все варианты ответа. Молчание, которое чем дальше, тем больше кажется золотым. Вот посмотрите, например, на эту черно-белую фотографию с Олимпиады: какие открытые счастливые лица.