Находясь под домашним арестом, Кирилл Семёнович будто месяцами подавлял и копил в себе эмоции, обдумывал каждое слово, готовил свою революцию. А переворот совершила его армия — актёры, танцовщики и музыканты. Словно чиркнув спичкой по сцене, они устроили двухчасовой пожар, который невозможно было остановить. Спектакль насквозь пропитан гарью, пеплом и трупами людей-одиночек, которые принесли себя в жертву, но сумели изменить мир, пусть хотя бы на миг. Студент Ян Палах, безумец Доминей, феминистка Валери Соланас, Жанна Д'арк, студенты французской революции... Все эти «люди-факелы» пытались отстоять свою свободу, а через них режиссёр отстаивал право на свою: «Свобода — результат аффекта, огромного усилия, боли. Искусство всегда берет на себя труд рассказывать о боли, о страдании, об аффектах, потому что тогда есть шанс, что в настоящей жизни всего этого будет гораздо меньше».

Барокко строится на аффектах, для которых разрабатывается строгий канон изображения и передачи. Творя революцию в настоящем, режиссёр обращается к себе в прошлом, используя декорации, костюмы и реквизит предыдущих постановок «Кафки», «Маленьких трагедий», «Мертвых душ», «(М)ученика», «Обыкновенной истории», «Нуреева». Самоцитаты — это разнообразные представления барочных аффектов, из которых Серебренников выжимает важное и препарирует в новом спектакле.

Ну а какая же революция без музыки? Произведения Монтеверди, Пёрселла, Вивальди, Баха — импульс всего спектакля. Здесь музыка диктует действие, а не наоборот. «Барокко» — это зафиксированные состояния, аффекты режиссёра: гнев, мольба, печаль, боль, переданные через вокальные номера. «Барокко» — это огромный пазл, в котором создатели ловко переплетают арии, смешивая их друг с другом, а иногда изменяют композиции до неузнаваемости. Аранжировки для многих номеров придумывал музыкальный руководитель «Гоголь-центра» Андрей Поляков вместе с музыкантами – Дмитрием Жуком, Дмитрием Высоцким и Дмитрием Межениным.

Так хор из оперы Рамо «Галантные индейцы» превращается в необузданный хип-хоп в исполнении Никиты Кукушкина, ария Дидоны — в народный плач, «мадригал» Монтеверди в рок, а музыка Генри Пёрселла в зажигательный джаз с блестящими костюмами, алкоголем и соответствующей атрибутикой американского гламура 20-х годов.

Часто кульминацией классических театральных пьес становится монолог главного героя. Серебренников не изменил стандартам и передал, как он уже привык делать, своё послание через музыканта — Даниила Орлова... Через зрительный зал на сцену выходит юноша, одной рукой прикованный к представителю «службы судебных приставов». Свободной левой рукой Орлов исполняет на рояле «Чакону» Баха. Катарсис случился: бездна режиссёрских чувств хлынула наружу. Уже без стеснений и метафор Серебренников делится с нами своей болью. Гробовая тишина. Музыкант доигрывает последний пассаж и вспыхивает, превращаясь в играющий факел.

Постскриптум автора — эпилог с маленьким апокалипсисом из фильма «Забриски Пойнт», где благополучный мир взрывается и разлетается на тысячи мелких осколков. Кирилл Серебренников сжигает всё в огне. Стремительный закат. Солнце падает за горизонт. Мир погружается в тьму.

Тьма.