Но так или иначе, тексты этой недели красивы своей индивидуальностью, материалами и нетрафаретным кроем: "Все расхождения со смыслом либретто задрапированы субтитрами…" — пишет Екатерина Романова в тексте "Ты никакой как все" о спектакле Георгия Исаакяна в театре им. Сац "Орландо, Орландо", где на генделевский сюжет наложена история школьной стрельбы в городе Орландо. Оставим пока вопрос о смысле либретто — читателю наверняка было бы самому приятно решить где он скрывается, как его найти, един ли он и неизменен и как мы это понимаем. Но вот эта драпировка, о которой говорит автор, — очень точное наблюдение. И может быть, оно относится не только к сценической аранжировке генделевского либретто, но еще к типам режиссерских решений или методам критики.

"Они пытаются разобраться в своих чувствах", — лаконично поясняют перипетии субтитры", — ловко анализируя спектакль добавляет деталей автор. И уже кажется, всю критику было бы здорово задрапировать одним этим прекрасным титром, если написать его большими буквами на длинном куске ткани и много раз им мягко и уютно ее обернуть.

Мы пытаемся, конечно, мы пытаемся разобраться в своих чувствах, иногда попутно разбираясь в предмете, хотя делаем вид, что разбираемся в чувствах зрителя.

Но здесь не так — через чувства выстраивается индивидуальная оптика и она открывает спектакль: "По словам Исаакяна, основной темой постановки является "инаковость" героя по отношению к обществу. Но спектакль, как подросток, взбунтовался против родителя и пошел своим путем. Не инаковость, а одинаковость стала главной проблемой Орландо."

Или еще один индивидуальный, тоже тканевый образ:

Поначалу эти развлекательные сцены периодически сменяются кружевными диалогами Натальи Петровны и Ракитина под звуки скрипки," — рассказывает Мария Иванова о спектакле "Молодость" Данила Чащина по тургеневскому "Месяцу в деревне". Сразу ясно, что кружевные диалоги скоро превратятся во что-то плотное, колючее, жесткое и не столь милое, и автор не обманывает: "Через фейерверк приемов и комичность происходящего безудержно прорывается трагизм… Яркий, насыщенный спектакль оказывается очень страшным… Наталья Петровна остается одна".

Следом и зритель (читатель) остается один. Критик аккуратно подводит его к спектаклю и острожно оставляет.

Другая одна история о неуютной встрече зрителя и спектакля -- в рассказе Елены Филиной в тексте "Люди-зверушки" ("Боженька" Никиты Кукушкина по Печейкину в Гоголь-центре): "К концу спектакля железный забор, разделяющий зрительный зал и сцену, исчезнет. Игрушечный адок станет реальным." Текст — даже не рассказ, рассказик: "Мир, созданный драматургом, — некий идеальный лесочек, где зверята пьют чаёчек, молятся боженьке, не какают и не ссорятся… " И дальше: "Пьеса Печейкина, из детской поучительной притчи, превращается у Кукушкина в маленький адок за колючей проволокой, в котором люди в масках играют зверей."

Но если в текстике о страшненьком спектаклике в гоголь-центрике автор только чуть-чуть набрасывает для читателя незаметных крошек, намекая самим устройством слов на возможный зрительский путь, то Мария Муханова в тексте "Не моя "Родина" из плотно стоящих слов выстраивает зиккурат (если не мавзолей — спектаклю) и не оставляет никакого шанса обойти его: "На повестке дня в спектакле с элементами перформанса тов. Стадникова «Родина» — вопрос о патриотизме и любви к своей стране. Участники обсуждения — заслуженные политические деятели, а также 48 товарищей-женщин."

Мария Андрющенко в свою очередь строит не памятник, не навесной мост, а емкий, компактный текст-коробку (Название: "Без названия". "Жанна на костре"):

"Первое, чего не ожидаешь увидеть в спектакле Ромео Кастеллуччи — закрытая сценическая коробка, разделенная на отсеки и бесхитростно изображающая архитектуру. Без нее обычно не могут существовать спектакли Кэти Митчелл или Дмитрия Чернякова, но Ромео Кастеллуччи, кажется, в эту коробку никогда и не заходил… Сценография.. рождает множество ассоциаций, она будто мимикрирует, сознательно собирает весь европейский театр в знак - ту самую коробку, из которой мучительно пытаются сбежать режиссеры. А затем просто подрывает этот знак изнутри."

Коробка важного текста Андрющенко, кроме прочего запросто открывающая секрет взаимодействия музыки и театра в пермской "Жанне" — сама по себе как та сценография, сквозь которую прорывается реальность спектакля.

Индивидуальная форма текста Дмитрия Павликова про оперу "Макбет" в постановке Дамиано Микьелетто — качели: "Движение качелей вверх-вниз напоминает маятник — добро и зло, жизнь и смерть. Также это образ непостоянства власти, ее переменчивости и нестабильности." Драматические образы, детали сценографии и мизансцен, психологические мотивы попеременно взлетают в тексте и опускаются, то и дело сменяясь наверху музыкальными подробностями: "Партию Малкольма исполнил тенор Марчелло Нардис… Интонационные погрешности и срывы на высоких нотах, сочетаются с бесконечными попытками попасть в долю. И, к сожалению, южнокорейский дирижер Чон Мен Хун остается бессилен, он не может догнать неритмичного тенора." Текст мягко раскачивается между музыкой и театром и останавливается в положении удобного равновесия: "Жизнь как качели — сегодня день солнечный и счастливый, а завтра буря. Но не стоит забывать: зло всегда порождает зло."

Последние два очень важных текста этой недели благодаря индивидуальной оптике и технике авторов предвосхищают одну из следующих наших тем: это не-рецензии. "Как умер Гамлет?" Юлии Кабаевой — изящный экспресс-процедурал по следам бутусовского Шекспира. Его автор (он же герой) расследует "задачу, поставленную и решенную Юрием Бутусовым в театре Ленсовета" (успешно).

А "Невидимый виски" — и вовсе письмо, и вовсе не о спектакле, и написано вовсе не нам, а, наоборот, Шуману. И озаглавлено "Некоторые замечания о драматической музыке". И кроме едких и точных тезисов, больше похожих на камерный манифест, по воле корреспондента в очередном выпуске текстов лаборатории почти материализовался дух и стиль легендарного шумановского критического журнала, о котором современные сми об искусстве, даже если такие есть, давно как следует забыли. Но может быть, имеет смысл вспомнить и заново пофантазировать на тему сми об искусстве или об искусстве сми.

Однако, вернемся к материалам, из которых по индивидуальным выкройкам сделаны тексты выпуска.

Помните драпировки и кружева из рецензий на спектакли Исаакяна и Чащина? Вы удивитесь, но это вовсе не все тканевые метафоры в текстах этой недели. Не сговариваясь, мы вместе с участниками лаборатории устроили для вас этот квест. Читайте материалы выпуска и вы их найдете.