Александр Титель в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко представил чешскую оперу о русской жизни.


Последний раз в Москве «Енуфу» ставили ровно 60 лет назад. Спектакль в Большом театре приурочили к 15-летию Договора о дружбе и взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между СССР и Чехословакией. Композитора этой оперы — чешского автора Леоша Яначека (1854-1928) — тогда любили за реалистичное отражение действительности. Советская печать записала его в сопротивленцы упадку оперы на Западе в начале XX века и воспринимала как противовес «изломанно-экспрессионистской» «Саломее» Рихарда Штрауса и «отравленному ароматом тления» «Пеллеасу и Мелизанде» Дебюсси.

В 1958-ом для постановки оперных произведений европейских композиторов требовались серьёзные аргументы. Сегодня препятствий вроде бы не существует, но репертуар от этого богаче не становится. Театры неохотно выбирают непроверенные названия, а зрители не очень приучены ходить на незнакомое. В итоге образуется замкнутый круг, выход из которого только один: ставить новое.

Премьерные показы «Енуфы» в МАМТе проходили с большим числом пустых кресел. Публику, видимо, никак не привлекли ни название, ни сюжет; не помогли и подготовительные работы театра — беседа с постановщикам перед премьерой и анонсы в интернете.

Действие оперы происходит в моравской деревне на рубеже XIX-XX веков. Жизнь чешских крестьян у Тителя получилась как будто даже не про европейскую деревню, а про русскую глубинку, дикую и несимпатичную. У молодой девушки Енуфы, которую бросил возлюбленный (Штева), рождается ребёнок. По нормам жизни в деревне, появление внебрачных детей — один из страшнейших грехов человечества, поэтому Костельничка, мачеха героини, решается на убийство младенца, чтобы спасти падчерицу от общественного поругания. В конце Енуфу ждёт долгая и несчастливая жизнь с нелюбимым Лацо (братом Штевы), а женщину, утопившую ребёнка, — раскаяние и каторга.

Сюжет оперы по новелле писательницы Габриэлы Прейссовой «Её падчерица» — о жизни со страхами и предрассудками, всеобщим раздолбайством и любовью к выпивке — хорошо рифмуется с нормами существования в нашей стране. Следует ещё упомянуть, что Яначек любил Россию, несколько раз сюда приезжал, читал в оригинале Достоевского, Гоголя и Толстого. Композитор не раз выбирал для своих опер произведения русских классиков: его «Катя Кабанова» основана на «Грозе» Островского, «Из мёртвого дома» — на прозе Достоевского. «Енуфа» словно становится продолжением линии мрачных сюжетов в духе Лескова. Яначек даже попытался сохранить в либретто прозу в чистом виде: старался зафиксировать в нотах интонации разговорной речи, живые конструкции языка.

Оценить красоту чешского не получилось, ведь «Енуфу» исполняли на русском. Конечно, артистам театра было куда легче было выучить свои партии на родном языке, чем долго вживаться в чужой. Однако русский не очень сочетался с музыкальным языком оперы, с её характерными мелодическими оборотами, ломаными танцевальными ритмами и изысканной оркестровкой.

Вокальные партии в «Енуфе» сложны своей разнородностью: надо уметь уверенно, с разбега, брать самые низкие и высокие ноты, свободно говорить, а иногда и выкрикивать фразы. Квартет главных героев — Елена Гусева (Енуфа), Наталья Мурадымова (Костельничка), Нажмиддин Мавлянов (Штева) и Николай Ерохин (Лаца) — с гигантскими перепадами в партитуре справился очень достойно. Оркестр под управлением Евгения Бражника чудеснейшей музыкой Яначека не любовался, звучал сухо, ровно и отстранённо.

Русский мир в чешской опере проявлялся ещё и через всеобщее состояние нелюбви. Герои так или иначе это транслировали: Лаца, резкий и колкий, был нелюбимым ребёнком в семье, Штева разлюбил девушку и видел в их общем ребёнке ненужную ему обузу, Костельничка возненавидела жениха падчерицы и настолько боялась осуждений со стороны общества, что пошла на убийство младенца. В этом пожирании друг друга не принимала участие только Енуфа, она демонстрировала какое-то ангельское смирение.

В спектакле Тителя можно было увидеть связь с «Нелюбовью» Звягинцева: в обоих случаях жертвой становился ребёнок. Если режиссёры выносили на первый план человеческие страсти, то художник постановки и оператор фильма работали на контрасте, давали эмоциональную разрядку. Наверное, поэтому очень нейтральные декорации «Енуфы» — огромный поваленный ствол дерева и белое пространство вокруг — так напоминали первые кадры картины Звягинцева — холодные лесные пейзажи.