Заводской инженер Виктор в рядовом отпуске по профсоюзной путевке открывает для себя новый мир, а помогает ему в этом прекрасная официантка Лика, «которая никому не дает». Перед домашним, правильным и немного нудным героем поочередно возникают неизвестные «минет», «трахаться», «педик», «бикини», «Голос Америки», в итоге он оказывается на запретном пляже в компании продвинутых интеллигентов, которые читают Гумилева и купаются голышом. Угаров как бы противопоставляет рабочий скучный холодный мир Петербурга и веселую, авантюрную, чувственную жизнь Юга.

Сначала сюжет напоминает классические летние романтические комедии (Угаров называет «Море. Сосны» мужской мелодрамой): жара, приключения, любовь. Актеры не покидают сцену во время спектакля (даже когда зритель заходит в зал, они уже там — отрываются под музыку), они расслабленно сидят вдоль стен, периодически переговариваясь между собой, не обращая внимания на основное действие и иногда вступая в него. Сюжет строится вокруг Лики и Виктора, остальные — их фон, поэтому все актеры, кроме Полины Галкиной и Алексея Любимова (исполнители главных ролей), играют по несколько персонажей, причем перевоплощаются открытым приемом, начиная говорить еще со своего места или на ходу расстегивая рубашку. Благодаря этому постановка отчасти напоминает показы первокурсников в театральных институтах, что дополняет и усиливает непосредственность летней атмосферы спектакля.

Однако с развитием действия на первый план выходит глобальный исторический контекст — «как общественное вторгается в частную жизнь» (Саша Денисова говорит, что придумать сюжет на такую тему — классическое доковское упражнение). 1964 — последний год правления Хрущева. И хотя оттепель успела заметно сбавить обороты еще к концу 50-х (например, в 1957 году Борис Пастернак подвергся жестким преследованиям за публикацию «Доктора Живаго» в Италии), в сознании людей поселилось ощущение свободы и предвкушение дальнейших реформ. Так грустно слышать разговоры героев о грядущей лучшей жизни, о том, что «Хрущев старый и глупый, а Брежнев молодой, он всё поменяет». Авторский голос, который частенько звучит в спектакле, не дает зрителю забыться вместе с персонажами, он рассказывает о том, как повернулись этих людей и всей страны: «Они не знали, что в октябре 1964 года в стране начнется самый серый и самый скучный отрезок в их жизни, в жизни всей страны. Многие из их сверстников просто и тупо сопьются — от беспросветной щемящей скуки». И хотя зритель заранее знает, что надежды героев бесплодны, он всё равно невольно начинает верить в лучшее вместе с ними, потому что тоже очень хочется, потому что лето, потому что молодость и любовь, кажется, способны на всё. Это ощущение появляется с самого начала спектакля и сохраняется до тех пор, пока на запретный пляж, где остановились герои, не вторгается КГБ. Последнее, что услышат ребята по радио — сообщение о возможном государственном перевороте. После этого эпизода веселая раскованность, царящая в спектакле, сменяется тоскливым оцепенением — героев, зрителей, исторического времени, надежд.

Угаров окончил «Море. Сосны» в 2010 году. «Я понял, для чего написал эту повесть. Это доживание мной моей же молодости… Что делала моя страна с их молодостью и красотой? Она их вываривала, как вываривают белье в баке. Время вставляло им золотые зубы, прореживало волосы, накладывало жесткие морщины возле губ. У некогда поджарых мальчиков появились настоящие сиськи, за которые можно по-настоящему ущипнуть. Девочкам ставило на теле растяжки. Армия. Институт. Работа. Свекровь и теща. Детский сад для ребенка. Детская поликлиника. Милиция. И делалась ли она сама (моя страна) красивее и моложе от того, что высасывала до капли их молодость?» И так больно от этого последнего вопроса, тон которого предполагает неутешительный ответ.

Текст Михаила Угарова балансирует между банальностью и оригинальностью, тонкий юмор перемежается с добродушным подтруниванием над не-русскими, их инаковостью, а явные маркеры советского периода вроде «столичного» салата и отдыха по профсоюзной путевке почему-то не мешают ощутить современность этого текста. Читать его — какое-то особое удовольствие, когда, удивление от того, насколько тебе близка и понятна другая эпоха, ощущается одновременно с ностальгией по временам, когда ты не жил, и радостью прикосновения к чему-то старому, но такому родному. Так поезд, абхазские пляжи и анекдоты про Хрущева соединяются с ситуациями из ряда вон, которые и придают художественному миру Угарова такое очарование и своеобразие.

«Море. Сосны» — текст не очень сценичный, скорее медитативный. Интересно, что сам Угаров писал его как киноповесть, с дальнейшей перспективой съемок. Отсюда постоянные монтажные склейки и чередование ближнего, дальнего и среднего планов. Эта повесть — калейдоскоп ярких картинок, сцен, чья драматургия смазывается, постоянно не дотягивает до пика смеха, слез или боли, по сути, она и не стремится к этому. Повествование движется линейно, без резких скачков и эмоциональных всплесков и если при чтении это совершенно не смущало, то в спектакле хотелось динамики, какого-то внутреннего накала. Художественно интересный и тонкий текст потерялся при постановке, не раскрыл весь свой потенциал. Саша Денисова насколько смогла, чтобы не перекроить повесть Угарова, обострила ощущение тревоги, которое развивается параллельно с напряжением в отношениях Виктора и Лики и достигает апогея в сцене предваряющей приход КГБ. Две эти линии чуть заметно, но непрерывно сопровождают легкую и свежую атмосферу, похожую на советский фильм «Будьте моим мужем».

В спектакле была и любовь, и тоска по советскому прошлому, и хорошие шутки, и боль за поколение шестидесятников, только глотнувших свободы и сразу же утративших ее, — но чего-то важного не случилось. Получился легкий спектакль, один из многих, погружающий в атмосферу Советского Союза, но ничем особо не цепляющий.

Кстати, Угаров в какой-то момент перестал любить свои тексты и вообще писать — предпочитал ставить чужие. Говорит Саша Денисова: «Мне казалось, Михаилу Юрьевичу всегда было неловко ставить свои вещи — нескромно, неудобно как-то. Поэтому ставил других. Потом и писать уже было неудобно — ну зачем, когда нужно заниматься театром, посвятить этому театру жизнь. Он как будто все откладывал себя как автора или махнул рукой на это. И нам остались невероятно талантливые, тонкие пьесы».