Я смотрю балет. И это ново. Я знаю, что Анна Кеерсмакер – хорошая женщина и хореограф, Пина Бауш – родилась в Германии, а «Лебединое озеро» в России показывают перед сменой власти.

Включаю ноутбук и вижу, как поднимается занавес, открывая пустое пространство, внутри которого несколько танцовщиков под «Первый концерт для фортепиано с оркестром» Мориса Равеля пластически выполняют рисунок, состоящий из света, цвета и геометрии.

Декораций, которые рисует воображение человека, воспитанного на историях об условно нормативных классических балетных постановках, в спектакле Пимонова – нет. Но здесь необходимо пояснить: на сцене вообще отсутствуют какие бы то ни было следы сценографии. С поднятием занавеса перед зрителем открывается пустое пространство – таковым оно и продолжает быть до конца действия. Создатели спектакля избавляются от присутствия буквально всего, кроме людей, которые в безумной спешке, переходящей в текучую медлительность, выполняют геометричные движения. Кажется, что каждая из линий, упомянутых автором в названии, благодаря своей партии, вклинивающейся в общий рисунок, занимает место в кардиограмме пациента, состояние которого крайне нестабильно и вызывало бы врачебные опасения, окажись он в поле зрения медицины. Но в спектакле Пимонова борьба происходит отнюдь не между жизнью и смертью, но между эстетикой и повествовательностью.

На первый взгляд, в разворачивающемся действии сложно определить нарративность. Однако взаимодействие цветов вместе со световым решением, которое выбирает хореограф, рождают ассоциации, наталкивающие на мысли о присутствии начальной драматургии. Есть синие, фиолетовые, красные и желтые. Все – пары. Всех поглотили многосложные перипетии взаимных связей, которые в отсутствии слов считываются очень постепенно. Рифмуются красный и синий, к ним присоединяется третий цвет, затем четвертый. Почти романтическая история, в которой, кажется, есть и измена, и прощение. Партнеры меняются партнершами. Происходит борьба, изгнание, спасение, смирение, принятие, ревность, торжество. Коллапс возвращается в точку.

Действие на сцене – отражение развития музыки.

Голос происходящего – фразы, звучащие не из уст исполнителей, но благодаря замыслу композитора и мастерству пианиста. Музыка – и речь и тело спектакля, которым живут его герои.

Такая сценическая метакоммуникация, исключающая слова и оставляющая героям одно только движение. Они – линии. И все, кажется, логично.

Действие балета имеет структуру, которая появляется благодаря заданной хореографом световой фрагментарности. Теплый и холодный свет разграничивают происходящее на фазы, внутри которых меняется и сам код идентификации героев. Разнообразие и одинаковость – одна из тем спектакля. Цвет сменяет бесцветность. Неважно, кто попеременно становится субъектом действия, в какой-то момент все равны и зрителю уже сложно отличить зачинщиков конфликта от тех, кто с течением времени только стал его частью. Глубокий синий свет смешивает цвета. Затем постепенно разнообразие возвращается благодаря рассеянному теплому белому. Последняя фаза – контрастно освещенная авансцена. Одновременно и цветовой пик и завершение, финальная точка, сразу же фиксирующаяся статичной картиной, которую принимают танцовщики.

Балет для меня открывается не только как бесконечно сменяющиеся формы физической и музыкальной речи, но и как пауза. Стазис. Музыка идет, но герои неподвижны. Они замирают, чтобы снова начать движение. И всякий раз с ними что-то происходит. Как в драме, только слова не нужны. Зачем говорить актеру? Пусть говорит Равель. У него получается лучше.

Я закрываю ноутбук. Вижу линии и цвета, слышу музыку и наслаждаюсь.