Старейший инклюзивный театр в Германии – бременский Блаумайер Ателье – привез в Москву «Бурю» - один из своих репертуарных хитов. Разыгранная пятнадцатью актерами с особенностями развития трагикомедия Шекспира показала, что инклюзивные проекты все еще нельзя назвать важным культурным явлением современного театра.


Гастроли зарубежных трупп, в которых участвуют артисты с ментальными или физическими особенностями, в Москве случаются не часто. На этом фоне фестиваль особого театра «Протеатр. Международные встречи», ежегодно проводимый Центром им. Мейерхольда, – исключение. В этом году четырехдневный смотр инклюзивных театров, прошедший под лозунгом «Новые ценности большой культуры», завершился шекспировской «Бурей» Блаумайер Ателье. Публика, которой собралось немало, пришла посмотреть из любопытства, в поисках свежей интерпретации классики, большинство – из филантропических чувств. Открывая для себя новую немецкую труппу, существующую, к слову, уже более 30 лет, российский зритель, не исключено, испытал разочарование. По-любительски, вяло, никаких обещанных новых ценностей.

То, что Имке Бирма со своей коллегой Барбарой Уэст выбрали для постановки каноническую пьесу Шекспира, несомненно, обоснованно: это благодарный материал со сказочным сюжетом в основе (будет, где развернуться фантазии, можно сделать ярко, зрелищно и привлекательно для зрителя), есть много ролей, текст которых можно относительно равномерно распределить между исполнителями. Центральная в пьесе фигура мага Просперо в связи с этим в спектакле отошла немного назад, но сюжет остается прежним: бывший миланский герцог Просперо с дочерью Мирандой оказывается на необитаемом острове в результате интриги своего брата Антонио и короля Неаполя Алонсо. На острове Просперо строит новое герцогство с помощью освобожденного им и, следовательно, оказавшегося у него в долгу духа ветра Ариэля и местного невежественного дикаря Калибана. Двенадцать лет спустя заговорщики оказываются вблизи острова, и у Просперо появляется шанс отомстить.

Для этого неспешного нарратива выстроили пространство, которое, по идее, должно было означать волшебный лес на острове, но на деле оказался несколькими «высаженными» в автомобильные шины стволами, выставленными на фоне однотонного цветного задника. Деревья перед каждой сценой без цели и толку перетаскивали с места на место. Общее ощущение кустарности от происходящего добавили также костюмы из подручных материалов – в ход пошли и дождевики, и перекроенные пластиковые пакеты Ikea. Гораздо большим вопросом встает тот способ сценического существования, который режиссеры выбрали для особенных артистов. Требование от них перевоплощения, создания образа конкретного персонажа и существования в «предлагаемых обстоятельствах» привело к тому, что актеры механически выполняют те или иные действия и повторяют заученный текст, но тем самым никак не выражают себя. Возможно, чтобы сгладить острые углы, авторы постановки сделали упор на музыкальную составляющую, но и она была преимущественно иллюстративна: Ариэль в блестящем серебристом костюме активно водит перед собой руками, грозно звучит туба. Началась буря. Кевин Аламся, Герд Андерс, Дэвид Йен и Уолтер Пол вокальными вставками и игрой на инструментах лишь объясняли происходящее, за исключением, может быть, одной сцены – финального монолога Просперо, во время которого звучит Beyond the Sea («За морем») Фрэнка Синатры. Он, уже беспомощный, просит милосердия у своих врагов, отказывается от магии, которая была орудием его мести и делает выбор в пользу любви и прощения. Но такой пронзительности спектаклю удается достичь лишь однажды.

Принимая во внимание то, что театр за последние десятилетия совершил большой прорыв в области инклюзии (Блаумайер Ателье, тут, конечно, один из первых) - искусство для людей с особенностями стало не только разновидностью терапии, но для некоторых даже профессией – нельзя не заметить подмену понятий. Профессиональный инклюзивный театр – не профессионален. С художественной точки зрения театр продолжает работать больше с ограничениями, которые есть у артистов, чем с их возможностями. И, в общем, мало смысла в вынесении на профессиональную сцену реабилитационно-терапевтических процессов.

Здесь можно вспомнить, например, француза Жерома Беля, как одного из главных представителей движения не-танца, где посредством не классических текстов, а документальных материалов, личных воспоминаний и опыта активизируется личностное присутствие каждого из участников. То есть через пластику восстанавливается утраченная связь между сознанием и телом, его выразительностью. Возможно, хореография предоставляет больше возможностей для инклюзии – по крайней мере, точно больше, чем традиционный литературный театр, навязывающий извне свои эстетические нормы и зажимающий в тиски необходимости что-то изображать естество особенных актеров. Что жаль, потому что эти люди имеют уникальные способности к общению, обладают интуицией во много раз большей, чем у остальных «не особенных» людей, и, может, могли бы много рассказать о мире, в котором мы живем. Если бы не были заняты игрой «в Шекспира». А пока остаемся в ожидании, когда инклюзивность в театре выйдет за пределы социальности.