Катерина измаялась
«Леди Макбет Мценского уезда» / Геликон-опера
текст: Наталия Михайлова
опера
  • /
  • /
Постановке Дмитрия Бертмана, которую называют одной из визитных карточек «Геликона», почти 20 лет. Кроме ввода новых солистов и замены кое-какого театрального реквизита на аналоги другого цвета, в спектакле не изменилось ничего; однако далеко не впервые афиши театра информируют об очередном триумфальном возвращении «Леди Макбет…». Зачем исчезающий время от времени спектакль по-прежнему нужен зрителю?


Волна постановок «Леди Макбет…», начавшаяся на пороге миллениума с флорентийской версии Льва Додина, берёт курс на другую расстановку акцентов истории. Катерина теперь обращена внутрь себя, режиссёров интересует её мир, а высвечивается он не столько благодаря демонстрации тягот положения женщины при купечестве, сколько с помощью попыток показать и объяснить женскую природу вообще. Поэтому история становится вневременной и внепространственной. Кушей (2006) заключает героиню типажа Мерлин Монро в комнату в стиле хай-тек, Черняков (2008) помещает историю в контекст наших дней, и действие происходит в ультрасовременном офисе; Кригенбург (2017) вместо Мценского уезда выстраивает бетонный криминальный квартал, а Тандберг (2017) и вовсе ставит оперу про норвежскую рыбацкую деревушку и её обитателей Измайловых. Независимо от выбранной редакции оперы и антуража перечисленных постановок, все Катерины вызывают интерес и сочувствие, в каждой клокочет молодость, страсть, наивность и глупость, которым простительна спонтанность даже самых страшных решений.

С постановкой Бертмана, которая вписывается в обозначенные хронологические рамки, дело обстоит иначе. Она помещена в контекст современности, но бертмановская Катерина не вызывает симпатии: верить ей не хочется совсем. Режиссёр превратил оперу в блокбастер, перенасыщенный провинциальной эстетикой российских нулевых: кожаная мебель на фоне разрухи, свадьба с танцами пьяного священника, дискотечно-мюзикловые массовые сцены; он поработал крупными пёстрыми мазками, делая акцент на зрелищность и не концентрируясь на внутренних мирах персонажей.

Во время долгого ремонта нынешнего здания Геликон-оперы, опера шла в новоарбатской каморке на 250 мест, и после возвращения в особняк на Никитской постановку возобновили не сразу, а лишь осенью 16-го. Затем – затишье и возрождение через полтора года. Спрос на «Леди…» всё тот же, и трёхдневный каскад февральских показов был аншлаговым. Секрет неугасающего интереса прост: спектакль Бертмана напоминает долгий русский криминальный сериал, и элементы любовной драмы с нелепым механистичным сексом в нём обязательны – это подогревает интерес аудитории. Также обязательны максимально прямолинейные режиссёрские метафоры: это и красные перчатки на ссыльной Катерине (её руки «в крови по локоть»), и массовая несинхронная пляска негодяев-милиционеров, напоминающая перебивку из мюзикла, и рождение ребёнка-куклы, и отказ от него. Напомним, что эпизод с ребёнком взят режиссёром из литературного первоисточника и не включен Шостаковичем-Прейсом в либретто; момент метафоричный и показательный, но у Бертмана он выглядит неотыгранным. Апогей катастрофически низкой плотности действия – чуть ли не пятиминутная пауза перед четвёртым актом. Под крики арестованной Екатерины занавес опускается, зрители спрашивают друг друга, закончилась ли опера, а со сцены доносится шум наспех сменяемых декораций.

Спектакль оставляет ощущение обеднения насыщенного и экспрессивного музыкального материала Шостаковича. Очевидно досадное отсутствие связи между происходящим на сцене и в оркестровой яме: оркестр существует сепаратно и уплощает рельефные пласты музыки.

Иносказательная сцена гибели Катерины и Сонетки выбивается из концепции блокбастера и может остаться непонятой: вместо реки – синие фильтры на рампах, вместо смерти – медленно кружение сцепившихся женщин… и занавес. Хорошо, если сюжет оперы знаком всем, однако, находясь в роскошном холле «Геликона», можно услышать следующее:

- А ты Шекспира или Лескова прочитал?
- Шекспира, а ты?..