Война по-прежнему является табу для отечественного театра, в то время как для кино, литературы, современного искусства она стала поводом для серьезной рефлексии. В театре же нет эволюции военной темы, нет серьезного ее осмысления, нет диалога.

Алексей Бородин свел спектакль-трибунал к эффектному театральному повествованию о вине и конформизме на фоне одного из «малых» Нюрнбергских процессов вне исторической достоверности и ожидаемых откровений своего времени. Сценарий Эбби Манна обрел «юмор и театральную легкость», единственно «спасительные для искусства», по спорному убеждению режиссера.

Обвинительные речи, аргументы защиты, свидетельские показания чередуются в «Нюрнберге» с интермедиями и вокально-танцевальными номерами под неизменной декорацией – статуей богини правосудия, возвышающейся над входом в зал суда. Все «за» и «против» стираются причастностью к чему-то общему. В спектакле этим общим, этим относительным равенством перед законом становится совместный концерт, исполненный сообща плачами и их жертвами. Таким образом, идея вины у Бородина принимает общечеловеческий масштаб, соразмерный массовому насилию.

Согласно замыслу Бородина действие спектакля должно разворачиваться как игра, чтобы закончиться пониманием того, что это реальность. Вероятно, обилие шутливых эстрадных номеров задумывалось как эмоциональное испытание для зрителя, чтобы постепенно утомить его, настроить на серьезный лад, отбить охоту смеяться и радоваться. Однако виртуозно выполненные массовые сцены до окончания спектакля не прекращают вызывать восторг в зале. Видимо, желание избежать пафоса и надрыва привело труппу РАМТа, известную своей легкостью и эмоциональной игрой, к другой крайности – сдерживанию и, как следствие, упрощению, сужению, условности.

Условно время, условно место, условны персонажи... Абсолютной праведности не существует, не существует абсолютного порока. Эта двойственность, на котором целиком основан спектакль, играет в конце концов злую шутку со зрителем, приводя не к осознанию реальности происходящего, а наоборот к убежденности в его вымышленности – слишком далеки от нас послевоенные американо-германские отношения, вызывающе ярок разрушенный Нюрнберг, чрезмерно веселы его жители, благородны преступники и справедливы судьи. И Нюрнбергский процесс кажется всего-навсего ловко придуманным обстоятельством для замысловатого сюжета о добре и зле, который не приближает современный российский театр к ответу на опыт войны.

«Нюрнберг» не становится даже вопросом об этом опыте. Это только знание о войне, поданное в столь вопиюще фестивальной форме, что едва ли способно превратиться в серьезное ее понимание.

Спектаклю Алексея Бородина о Нюрнбергском процессе — Номинанту в четырех категориях премии «Золотая Маска», не ставшему лауреатом ни в одной, — не удалось оказать ощутимого влияния на российский театральный процесс, возбудить появление будущих спектаклей о Второй Мировой, о травмах и трагедиях современного человека.