В Омском академическом театре драмы поставили пьесу Августа Стринберга «Отец». Режиссер премьерного спектакля - Павел Зобнин, ученик Сергея Женовача, уже знаком омской публике: в 2006-м году он поставил теплый, ностальгический «Стеклянный зверинец» Теннесси Уильямса. Роль Тома, уже взрослого человека, который вспоминает свою семью, отношения с матерью и сестрой, тогда играл заслуженный артист России Михаил Окунев. В нынешнем премьерном спектакле Михаил Окунев играет Ротмистра, отца семейства, где все тоже непросто.

Уютная гостиная в скандинавском доме, скошенные стропила, старый комод, иней на окнах, керосиновая лампа, девочка с книжкой на диване. Предрождественская атмосфера. На камерной сцене Омской драмы - идиллия.

Однако с началом действия иллюзия покоя начинает постепенно рассыпаться. В этом доме идет война. Война полов (это же Стриндберг). На сцене – семеро. Мужчин больше на одного, но они все равно проигрывают.

Сюжет драмы шведского классика Августа Стриндберга «Отец» в нынешнее время кажется отчасти надуманным и нелепым: в семье идет борьба отца и матери за право решать судьбу почти взрослой дочери, которую оба представляют кардинально противоположным образом. Жена изводит мужа намеками, что единственная дочь, возможно, не его. А поскольку установить истину в то время было невозможно, отец, измученный сомнениями, окончательно теряет голову, что дает жене возможность попытаться признать его недееспособным, в надежде отправить его в сумасшедший дом и получать за него пенсию.

Противостояние между мужским и женским миром, вероятно, будет всегда. И хотя проблема с установлением отцовства сейчас выглядит устаревшей, но пьеса написана в 1887 году, за сто лет до открытия метода генетической идентификации. И эта мысль — отцы никогда не могут быть уверенными в своем отцовстве — заводит главного в героя экзистенциальный тупик.

Ротмистр помимо военной службы страстно увлечен наукой, делает открытия и пишет книги по минералогии. Вокруг него домашние - супруга Лаура, дочь Берта, старая кормилица Маргарита и не появляющаяся на сцене теща, каждая по-своему пытаются манипулировать им в своих целях. Ротмистр это видит, знает, но не очень понимает, как этому противостоять.

В премьерном спектакле Омской драмы по стриндберговской пьесе явный антифеминистический посыл автора несколько затушевывается и проявляется конфликт другого рода. Противостояние просвещения и невежества, знания и предрассудков, разума и суеверий. Больше всего Ротмистра возмущают попытки домашних воспитать дочь похожими на себя. Женщины представляются ему темной, невежественной силой, врагами. И мысль, что единственная дочь станет такой же как они, или – более того, вообще не его ребенок, опрокидывает весь его мир и лишает жизнь смысла.

Главный его враг — жена Лаура (Анна Ходюн). Ее ровный ласковый голос, смиренный, чуть укоряющий взгляд, невинный, почти ангельский вид – воплощенный идеал жены и матери. Борьбу она ведет нечестно (лжет как дышит – не отличить от правды), недозволенными способами, не гнушаясь ничем для достижения цели. И считая себя правой, она абсолютно не чувствует за собой вины.

В борьбе за власть обе стороны, конечно, хороши, но вне зависимости от гендерной принадлежности поневоле становишься на сторону отца – уж больно неприятными способами добивается противная сторона целей. Женщина тут – олицетворение темного начала, стихийного эгоцентризма и стихийной борьбы за власть. И хотя эгоцентризма хватает и у Ротмистра, хотя очевидно, что в ситуации полной зависимости женщины от мужчины, она вынуждена бороться за свои права, выходя из этического поля, оправдывать ее не очень хочется.

Мужчина оказывается слабее и проигрывает. Просто потому, что не осознает своей зависимости от женщины, матери или возлюбленной, не уважает ее, тем самым лишая себя возможности относиться к ней как к равному сопернику. Что с ней делать – непонятно. Физически повлиять нельзя, а на поле лжи, недоверия и интриг сильнейшей оказывается женщина, хитрая как лиса и изворотливая, как ядовитая змея.

Пожилая кормилица (Валерия Прокоп), воспользовавшись слабостью Ротмистра, окутывает туманом сентиментальных слов о детстве и надевает на него смирительную рубашку. Выхода нет, компромисс невозможен, до открытия ДНК еще сто лет, и финал не может не стать трагичным. А впереди не одна еще сотня лет вероятно заложенной в генах игры, борьбы, войны полов, в которой победитель станет проигравшим, и наоборот.