Спектакль начинается со сцены митинга: разгоряченная молодежь с революционными лозунгами лавирует между заграждениями и всячески провоцирует полицейских – кто словом, кто жестом, кто голой задницей. Вот кто-то вылезает за очерченную решетками границу – и начинается потасовка. В следующей сцене заграждения складываются в подобие стола: здесь преломляют хлеб, пьют водку и ведут разговоры о судьбе страны, в которых главное – высказаться, а не услышать. Сцена превращается в спальню – из решеток делают кровать. И снова метаморфоза: заграждения имитируют коробку автобуса, в котором везут хоронить покойника. Правда, гроб и нескольких героев высадят где-то посреди зимы, вдали от дорог и населенных пунктов. В финале эти же заграждения станут стеной захваченного административного здания, у которой персонажи будут готовиться принять смерть.

Заграждения, как лейкоциты в крови, - привычная деталь городского организма, защита от инфекций и инородных тел. В «Отморозках» таких защитных решеток оказывается непривычно много; сильное увеличение лейкоцитов говорит о том, что в организме что-то не так.

Решетки постоянно оказываются между персонажами, и это указывает если не на нулевого пациента, то на первые очаги эпидемии – они вспыхивают в одной семье, в одной группе единомышленников, в одном доме. Никто никого не слышит, не понимает, не любит: человек человеку волк. Стоит убрать решетку между, и люди загрызут друг друга. Дополнительное значение сценографии проявляется и на тактильном уровне. Заграждения – доминирующие декорации на сцене, и волей-неволей актерам приходится опираться на них голым телом. Даже дом в такой системе координат становится местом дырявым, неуютным, бесполезным. Его можно разве что сжечь, чтобы усилить свою крепость и заодно согреться.

В поисках лучшей жизни люди уходят на улицы, но эпидемия уже давно вышла за пределы отдельных домов: бесконечные решетки формируют в городе все новые лабиринты и направляют людскую массу. Героев «Отморозков» несет черт знает куда – в бункер, на съемные квартиры, в административные здания, на площади. Впоследствии, в 2012 году, такое выдавливание человека из привычной среды получит более показательную иллюстрацию, когда видеокамеры во время трансляции инаугурации Владимира Путина покажут опустевшую Москву.

Зло в «Отморозках» не персонифицировано. Даже представители правоохранительных органов, которые буднично превышают должностные полномочия, показаны в спектакле такими же живыми людьми со своей правдой, как и молодые революционеры. Все обвиняют всех во всем, все воюют со всеми. Как писал Довлатов, «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов?»

В финале вооруженная молодежь прижимается к заграждениям и смотрит, готовясь к атаке, не на каких-то врагов, а на зрителей. С этим взглядом смысловой центр тяжести переносится на публику, которая оказалась в том же тупике, что и персонажи «Отморозков». И, разумеется, тоже за решетками. Уже не вспомнить, какие действия (или бездействие) привели к этому тупику и был ли вообще когда-нибудь этот организм здоров. Диагноз с грехом пополам поставлен, но что дальше? Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов, быть ласковым, наблюдать, помогать – как быть? Подождем еще 8 лет – и пока будем ждать, восьмерка царственно ляжет на землю символом бесконечности.