Мать назвала Цацики в честь любимого греческого соуса. Тяжело в школе ему будет не поэтому. Цацики против несправедливости. Цацики заступается за очкарика-второклашку, которого бьет хулиган Мортен, и сам оказывается бит. Школьная травля происходит при ленивом попустительстве учителей и директора, людей по-своему неплохих, но инертных. Бороться с насилием в школу приходит рок-н-рольствующая Мамаша (самоназвание) Цацики и умножает насилие, издеваясь над директором и избивая обидчика сына, попутно делая в зал примечание о значении понятия моббинг.

Действие спектакля локализовано на столе, расписанном под тетрадку в косую линеечку. В аскетичности сценического решения угадывается изначальное стремление создателей не притупить острых тем. Хотя несложные этюды с линейками, транспортирами, карандашами, тетрадями и замазкой презентуются активнее истории про любовь и боль диссидентствующего первоклассника. Два актера играют всех персонажей, наделяя каждого из них откровенно карикатурными чертами: хулиган постоянно плюет сквозь зубы, друг-одноклассник шепелявит, жертва травли картавит. Кавказский акцент соседа по дому по имени Йордан можно объяснить только тем, что у актеров закончились иные способы обозначить отличие одного персонажа от другого. Нехитрая форсированность актерского способа существования — как будто другой способ в детских спектаклях запрещается — способствует периодическому эмоциональному подключению зрителей. Зрительское внимание акцентируется на игре актеров, а проблемные темы моббинга, первой любви, неполной семьи повисают в воздухе. Режиссер Юлия Каландаришвили значительно купирует сцены из рассказов шведской писательницы Мони Нильсон-Брэнстрем не из ханжества, как те родители, которые, если верить книжным форумам, вырывают некоторые страницы из книг про Цацики, а в стремлении сделать спектакль динамичным. Тут можно вспомнить, что другому спектаклю из Петербурга с тем же возрастным ограничением, что и «Цацики» — «Счастье» Андрея Могучего — специально приглашенный режиссером на прогон психолог предрекал детскую истерику в зале из-за чрезмерной прямоты в разговорах о семье и смерти. Не то чтобы любой (детский) спектакль должен обладать потенциалом зрительской истерики, но Каландаришвили с заявленными темами работает слишком деликатно даже для спектакля 6+. Самым шокирующим контентом в «Цацики» становятся волосатые ноги учительницы.

Тему травли Каландаришвили бросила на полпути. Спектакль изящно и просто доказывает, что с агрессором можно подружиться, нужно только позвать его к себе на вечеринку. Не скатываясь в приторную дидактику, спектакль остается обделен ценными сомнениями и растерянностью. Если в ходе спектакля общая фоновая агрессия находится в спонтанной ремиссии, то его прекраснодушная тональность консервирует в зрителях глубокие общественные и индивидуальные стереотипы и предрассудки.

Концепция ребенка как специального этапа развития человека, а не как недоразвитого взрослого, требует и специального подхода к детскому театру. Театру, как части коммуникативного процесса и институту, наделенному социальной ответственностью, полагается концентрироваться на доступности, открытости городу и в особенности на работе в социально нестабильных районах. Нацеленный на коммуникацию тип театра мог бы стать для детей привычным способом говорить о турбулентных процессах взросления, репрессивных методах образования, мог бы помогать уменьшать любые формы неравенства в обществе, а не только производить ценную саму по себе аффектацию совсем юных зрителей и умильность их взрослых спутников, которая, как полка из Икеи, продержится только несколько минут.